|
Проблемы интерпретации поэмы «Кактус» О. Сулейменова
К содержанию номера журнала: Вестник КАСУ №2 - 2011
Автор: Машкова Светлана Николаевна
Олжас Сулейменов – народный
поэт Казахстана, видный в постсоветском пространстве общественный деятель, в последние
годы – представитель Казахстана в ЮНЕСКО. По его предложению, прозвучавшему с
трибуны ХХХII Генеральной конференции авторитетного международного форума, 2006
год был объявлен годом планетарного сознания и этики диалога между народами.
Наступила, по определению самого поэта, «эпоха осознанной взаимозависимости»,
когда «подлинным патриотом Казахстана может быть только интернационалист» [7,
с. 161].
Знаменательно, что если
обратиться к посвященной поэзии О. Сулейменова литературной критике 1960-х
годов, то особых разногласий в ней мы не обнаружим. Даже в 1976 году, то есть
уже после горячих споров, развернувшихся вокруг «Глиняной книги», и нешуточного
скандала, разгоревшегося в связи с выходом книги «Аз и Я», М. Каратаев писал:
«Редко читательское признание приходит к поэту так скоро, единодушно и
безоговорочно. Если о книгах его, как правило, и спорят, то споры эти касаются
отдельных сторон его творчества, в основном большинство сходятся...» [2, с.
341]. Это, несомненно, так.
Впервые настоящую и очень
острую полемику среди критиков вызвала именно «Глиняная книга» (мы имеем в виду
весь сборник поэм, включающий, кроме заглавной, также поэмы «Кактус»,
«Муравей», «Запомнить» и «Балкон»).
Самую острую полемику среди
поэм, составивших «Глиняную книгу», вызвала поэма «Кактус».
Основной конфликт «Кактуса» состоит
в противостоянии двух героев поэмы - поэтов Амана, от лица, которого идет повествование
и Жаппаса. Последнего, занимающего пост главного редактора литературного
журнала, Аман развенчивает как бездарного халтурщика и плагиатора.
У большинства критиков такой
взгляд на конфликт поэмы не вызвал возражений. Однако критик Л. Миль в статье
«В поисках «знака явлений» предлагает совершенно иной взгляд на персонажей
поэмы, на ее конфликт, его мнение о главном герое «Кактуса» буквально следующее:
«Аман, такая нервическая благородная натура («единственная подлая черта в
человеке (таком, как я) - он не может защитить себя»), оказывается, пошляк и
беспардонный хам, идущий по жизни с широко расставленными локтями»… «...
житейская мораль Амана, как и его рассуждения о поэзии, необходимой времени и
людям, тоже стоит недорого» [4, с. 31].
Убежденным противником точки
зрения Л. Миля выступает М. Каратаев. В своей статье «Диалектика поэтических дерзаний»
он определяет «Кактус» как «энергичнейший диалог между Аманом (настоящим
талантливым поэтом) и Жаппасом (бесталанным, но преуспевающим приспособленцем)»
[4, с. 365]. Интересна статья, прежде всего, полемикой с Л. Милем. М. Каратаев
пишет: «Поэта Амана, чья жизнь «ярче, чем алмаз, и дорога своей алмазной
хрупкостью», поэта, «кто понимает стыд» и чей «стих, как штык», критик зачислил
в число пошляков и хамов. Право же, читателю предоставляется право сделать
вывод, что критик Л. Миль задался целью унизить поэта Амана и тем самым
всячески обелить жирного приспособленца Жаппаса. Ну что же, еще Герцен заметил,
что язык без костей, и печатный станок тоже» [3, с. 367].
Столь противоположные выводы
обескураживают: можно подумать, что речь идет о двух совершенно разных текстах.
Что скажут на эту тему другие критики?
Л. Аннинский писал по этому
поводу: «Достаточно прочесть в поэме «Кактус» спор лирического героя с его
неповоротливым, тупым, совершенно круглым оппонентом, редактором по имени
Жаппас - и вы почувствуете острое, подвижное, вечно возбужденное состояние
поэта, это его непрерывное выламывание из повседневности - риск тореро, который
сиротеет без быка, - в самой парадоксальности душевного склада О. Сулейменова
есть своя поэтичность» [6, том 2, с. 336].
Н. Ровенский, уделяя поэме
«Кактус» большее внимание и предлагая ряд толкований ее образной системы, в
частности, говоря о кактусе, считает, что автор «развенчивает этого жителя
южноамериканских пустынь, он снимает с него традиционный ореол выносливости и
мужественного терпения. На самом деле долговечность его - от «бездуховности»,
хорошо отлаженного механизма приспособления… О. Сулейменов создал сатирический
образ поэта Жаппаса, позабывшего, «что значит Долг, все превратившего в рубли -
и только», ловкого и безжалостного конформиста, решившего для себя все вопросы
на много лет вперед. Это - кактус. Женщина, уверенная в прочности своей семьи
на том основании, что муж заплатил за нее большой калым («три тыщи новыми»), -
это тоже кактус, дитя духовной пустыни...» [5, с. 280] - и так далее. Критик,
однако, ни разу в статье не упоминает Амана, и создается впечатление, что для
него этот образ не кажется спорным.
Л. Миль, доказывая свою точку
зрения, приводит достаточно аргументов в пользу того, что Аман никак не может
считаться однозначно положительным героем. Так, «... в своих теоретических
опытах Аман преимущественно шутит», причем, «за каждой его шуткой явственно
проглядывает желание шутить, а это уже сильно обесценивает юмор» [4, с. 30].
Что же касается собственно
стихов Амана, то Л. Миль, цитируя их, замечает: «... здесь смущает не столько
набор газетных штампов, сколько повод для декларации» [4, с. 30]. (Аман,
напомним, пишет стихи о строителях, известных лишь тем, что они спьяну
помочились на угол дачи Жаппаса.) Далее критик приводит стихи Амана,
посвященные его возлюбленной, и характеризует их следующим образом: «...
примечательны слова, которые он бросает ей пусть даже в запальчивости - да нет,
в какой запальчивости! - это скорее ленивая и сытая ругань» [4, с. 31].
Далее Л. Миль ставит
чрезвычайно важный вопрос, связанный с субъектной организацией поэмы: «Как же в
конце концов относится к Аману или, лучше сказать, к «теме Амана» автор? Нет
оснований считать, что Жаппас и Аман волей автора сопоставлены, чтобы дополнить
друг друга. Для этого Аман недостаточно карикатурен. Кроме того, некоторые из его
деклараций, хотя и ничем не подкрепленные, сами по себе серьезны. Остается
невероятное, но, видимо, единственное: О. Сулейменов противопоставляет Амана
Жаппасу, оставаясь в блаженном неведении относительно того, как пуст и никчемен
его положительный герой» [4, с. 31].
Этот вывод Л. Миля хотя и
вызвал возмущение М. Каратаева и был проигнорирован рядом других критиков, по
сути дела, не противоречит высказываниям ни Л. Аннинского, ни М. Каратаева. В
сущности, все они прямо соотносят Амана с автором. Разница между критиками
состоит в том, что Л. Миль, в отличие от других, не видит в Амане
положительного героя и ставит это в вину автору. Мы также совершенно не
согласны с этим выводом, хотя посылки Л. Миля, которые привели его к такому
мнению, кажутся нам справедливыми.
Возможно, что столь резкие
отзывы с обеих сторон отчасти продиктованы внелитературными причинами. М.
Каратаев - искренний поклонник поэзии О. Сулейменова, автор доброго десятка
статей о его творчестве. Что же касается статьи Л. Миля, то ее тон, при всей
его корректности, трудно назвать доброжелательным по отношению к О. Сулейменову
- или, по крайней мере, к его последней на тот момент книге, которую Л. Миль в
целом считает авторской неудачей. Статья Л. Миля - внимательная и местами очень
прозорливая - тем не менее, едва ли может быть названа беспристрастной. Видимо,
это задело оппонента, который, защищая любимого поэта, не смог или не захотел
увидеть в поэме неких странностей, которые никак не объясняются его собственным
взглядом на поэму, зато объясняются Л. Милем. Мы убеждены, что на эти
особенности нужно не закрывать глаза, а сделать совершенно обратное - открыть
их, и по возможности еще шире.
Мы не согласны, в первую
очередь, с тем, что Аман «недостаточно карикатурен». Напротив, на наш взгляд, Аман
карикатурен более чем достаточно, карикатурен в гораздо большей степени, чем
это заметил Л. Миль. И это естественным образом опровергает вывод о «блаженном
неведении» О. Сулейменова относительно своего героя. Если, следуя логике Л.
Миля, уличать Амана в разнообразных неприглядных высказываниях и вольных или
невольных признаниях, то к обвинениям в его адрес можно добавить еще очень
многое.
В «Шумер-наме» О. Сулейменов
вспоминает случай из своей молодости, когда один из посетителей газетной редакции,
дилетант-стихотворец, принял его за сотрудника газеты: «Классиком я себя уже
тогда не полагал, и потому вступил в разговор, причем, смущались мы с ним наперегонки»
[8, с. 191].
Речь идет о самом раннем
периоде творчества поэта, тогда еще студента-геолога. Будем иметь в виду, что
«Шумер-наме» написана от лица не вымышленного поэта Амана, а непосредственно от
лица самого О. Сулейменова.
Итак, еще не будучи
профессиональным литератором, «классиком» О. Сулейменов «себя уже тогда не
полагал», очевидно, считая это не самым серьезным и почтенным занятием. Аман,
однако, безапелляционно назван «классиком». Если это ирония, то ее объект -
именно Аман, а вовсе не Жаппас.
В самых же первых словах
поэмы Аман с очевидной гордостью рассказывает о своем знатном социальном происхождении
(«Я по паспорту - Аман-хан. Хан - это титул...») и противопоставляет себя «безродному
Жаппасу». Аман еще ни слова не сказал о том, что он - талантливый поэт, а
Жаппас - бездарный приспособленец, но с первых же строк Аман декларирует свое
сословное превосходство, и сразу же после указания на безродность Жаппаса
следует фраза Амана: «Пусть всегда чувствует дистанцию между нами» [8, с. 30].
И это делает герой, который далее характеризует одну из героинь поэмы как
«унылый реликт феодально-байской эпохи» лишь за ее обыкновение носить
архаичную, с точки зрения Амана, одежду и украшения! Далее тема сословной
неполноценности Жаппаса усиливается упоминанием Амана о том, что Жаппас - автор
стихотворения «Я - бывший батрак». Такая сословная спесь у советского казахского
поэта Амана в эпоху «развитого социализма» кажется, по меньшей мере, странной.
(Еще более странно, что на это не обратили внимания тогдашние критики.) Таким
образом, первым аргументом «настоящего поэта Амана» в его споре с «бездарным
приспособленцем» Жаппасом становится то, что Аман - хан, а Жаппас –
«безродный», «бывший батрак».
Теперь обратимся к портретной
характеристике врагов. Со слов опять же Амана нам известно, что Жаппас очень
толст, а сам Аман «неправдоподобно стройный». Обратим здесь внимание на это
определение. Почему не «очень» или, предположим, «чрезвычайно», «весьма» и тому
подобное, а именно неправдоподобно?
Дело, как нам кажется, в том,
что и Жаппас толст вполне неправдоподобно. Вот описание Жаппаса, сделанное как
бы средствами кинематографии:
«Я увидел покадрово:
Крупный план: его жирное
лицо.
Отъезд до среднего: брюхо.
Общий: все еще - БРЮХО.
С противного холма с копьем
наперевес идет на сближение Брюхо» [8, с. 39]. И далее: «Где он наел такое
брюхо? В хлебном магазине его пропускают без очереди, как беременного.
Читатели, заметив Жаппаса, говорят задумчиво: «В нем что-то есть...» [8, с.
43].
Таким образом, Аман не только
настойчиво повторяет слова о жирности Жаппаса, но и развивает аналогию «брюхо -
брюхатый, беременный». Гротеск совершенно очевидный, совершенно, опять же,
неправдоподобный, ибо, конечно же, никто никогда не принимает мужчину-толстяка
за беременного и не пропускает его без очереди. Если этот гротеск есть острота
рассерженного Амана, то она не очень высокого сорта. Это, скорее, площадная насмешка,
что плохо вяжется с образом остроумного поэта-интеллектуала, каким пытается (и
в ряде случаев небезуспешно) предстать перед нами Аман. Здесь не случайная
реплика, так как тема «толщина – брюхо – беременность» косвенно развивается и
дальше, актуализируясь репликой Амана в споре: «- Так было или не было, рожай,
Жаппас! - я уже откровенно издевался» [8, с. 42]. Это совершенно точное
определение: очевидно, что Аман не спорит со своим оппонентом Жаппасом, не
обличает его, а именно издевается над ним.
Обратимся к «упражнению
классика Амана» «Как делать (писать, строить) стихи». «Упражнение» - совершенно
очевидная отсылка к известной статье В. Маяковского. Точно так же, как и у В.
Маяковского, концептуальные построения автора немедленно и наглядно
подкрепляются историей создания одного стихотворения. (Кстати, название первого
раздела, «Несколько слов о себе», также явно восходит к раннему творчеству В.
Маяковского - «Несколько слов о себе самом»).
Прежде, чем углубляться в
тонкости разрабатываемого Аманом на наших глазах нового творческого метода,
или, как минимум, литературного направления «НЕО. ЛИТ», обратим внимание на то,
что послужило поводом для этого важного литературного события. У В. Маяковского
таким поводом было самоубийство С. Есенина, у Амана - уже упомянутый факт, что
строители помочились на дачу Жаппаса. Критику логично было бы обвинить Амана
(или О. Сулейменова, ибо в конце своей статьи Л. Миль напрямую адресует все
претензии к образу Амана непосредственно автору) если не в кощунстве, то, по
меньшей мере, в неуместной и чрезмерно развязной шутке (опять скажем - слишком
уж площадной). Однако к моменту выхода «Кактуса» любой читатель стихов О.
Сулейменова мог неоднократно убедиться, что сам поэт всегда был самого высокого
мнения о В. Маяковском. И если мы поверим Л. Аннинскому, и Аман - лирический
герой поэмы, трудно понять, почему О. Сулейменов выбрал такой повод для
написания Аманом своего программного текста.
Если же мы обратимся к самому
программному тексту - своего рода манифесту литературного направления НЕО. ЛИТ,
то обнаружим в нем, сверх достаточно банальных тезисов («в нем благородно сочетаются
модерн и уважение к традиции», «читатель хочет знать весь процесс умножения
слов»), опять-таки нападки на Жаппаса. Сначала Аман каламбурит на воистину
бессмертную тему «дважды два - четыре (пять)». «Мне лично не интересен результат
(4) без подробно описанного действия (2*2 или 2*3). Уже невозможно сохранить
умирающий от чрезмерного умственного развития жанр стихами, подобными формулам:
Стихи Жаппаса = 5
Почему 5, когда их структура
«дважды два», или чаще «одиножды один», или вовсе «нуль»?» [8, с. 33].
Далее Аман выдвигает два
принципа нового направления - теоретический и практический. «Метод неолита
(новой литературы) заключается в следующем: а) неолит ищет в каждом дурном
явлении позитивное начало и на нем основывается. В каждой собаке - человека.
Ибо история и истина не одно и то же. Начала - вместе, окончания – врозь» [8,
с. 33].
Остановимся на этом первом,
теоретическом тезисе. То, что он кажется Аману чем-то новым - очевидное
недоразумение. Такое мнение было бы простительно для иностранного или
дореволюционного литератора, но уж советскому-то поэту Аману следовало бы
помнить, что такой творческий метод к моменту выхода его «упражнений»
существовал уже более сорока лет и назывался социалистическим реализмом.
«Искать в дурном хорошее и на нем основываться» - не то же ли самое, что
«искать ростки нового в настоящем» и «изображать жизнь в ее революционном
развитии»? А если изображение получится не слишком жизнеподобным - не беда;
ведь «история и истина не одно и то же».
Вспомним слова Л. Миля об
Амане: «... некоторые из его деклараций, хотя и ничем не подкрепленные, сами по
себе серьезны». С этим нельзя не согласиться: весьма серьезны, речь идет, по
сути, о «самом прогрессивном, основном художественном методе советской
литературы и советского искусства». Но разве ничем не подкреплены? Подкреплены,
и еще как! Стихами Амана, героем которых становится строитель Саид Бекхожин.
Стихи длинные, основная суть их сводится к тому, что Саид Бекхожин, будучи
человеком не без недостатков (выпивоха и дебошир, что иллюстрируется
примерами), тем не менее, останется в истории как самоотверженный труженик,
способный в трудную минуту на героический поступок (что также иллюстрируется
примерами).
В связи с вышесказанным можно
было бы предположить, что тема Амана и его творчества в поэме - ирония О.
Сулейменова по отношению к соцреализму и его представителям вообще. Однако, как
мы помним, единственная причина обращения поэта Амана к «образу современного
рабочего» Бекхожина совершенно иная и вполне личная. Аман продолжает свой манифест
о новой литературе: «Извлекаем костяк: строители и писатель. В первом звукосочетании
ударение на «и». Следовательно, напрашивается основа «строить» - выпить на
троих. Антагонизирующее слово писатель связано с предыдущим не случайно. Надо
ли доказывать, что в данном случае уместнее применить древнеславянское ударение
на «и», чтобы сблизить противоположные формы. Послушайте, как торжественно
звучит «и»: «строители и писатель»! И как раздвинулись семантические рамки!»
[8, с. 33].
Здесь уместно вступить в
полемику с персонажем поэмы. Аман ошибается: семантические рамки вовсе не
раздвинулись, они только сдвинулись. В данном случае Аман противоречит своим же
теоретическим установкам и своему же последующему стихотворению, актуализируя в
отношении строителей тему не стройки, а пьянства. Что же касается Жаппаса, то
здесь неприязнь к нему совершенно ослепляет Амана: почему же Жаппас «писатель»
с ударением на «и»? Слово «писать» «с древнеславянским ударением на «и» в современном
русском языке, на котором пишет Аман, имеет другое значение, к которому Жаппас
не имеет в данном случае ни малейшего отношения: это сделал не Жаппас, а
строитель Саид Бекхожин.
Однако Аману нет дела до
таких мелочей. Зато парадигма заслуженных и не очень поношений Жаппаса
продолжает пополняться и развиваться: «безродный», «сын батрака», «тупой»,
«глупый», «бездарный»; «придурок» и «завистник» (цитаты из стихотворения
Амана). Далее переход на физические параметры оппонента: «слишком толстый» -
«жирный» - «идет на сближение Брюхо» - «принимают за беременного» - «рожай,
Жаппас!». И наконец «писатель» с древнеславянским ударением - насмешка, хотя
ничем и не обоснованная, зато, с точки зрения Амана, вероятно, обидная. После
этого обвинение в плагиате, сделанное Аманом походя и как бы само собой
разумеющееся, уже почти ничего не добавляет к отталкивающей характеристике
Жаппаса.
После всего сказанного только
с двумя серьезными уточнениями возможно согласиться с тем, что в поэме «Кактус»
«О. Сулейменов создал сатирический образ поэта Жаппаса» [5, с. 320].
Первое - этот образ создал не
О. Сулейменов, а Аман, являющийся формальным субъектом речи в поэме. Почему же
мы отрицаем возможность того, что формальный субъект речи может одновременно
выражать и авторскую точку зрения, на чем, по сути, настаивают как Л. Миль, так
и его горячий оппонент М. Каратаев (хотя первый ставит это О. Сулейменову в
вину, а второй - в заслугу)? Потому, что мы считаем необходимой и второе
уточнение - это не сатирический образ, а собрание насмешек, причем, настолько
вульгарных и сочетающихся с такими же безудержными самовосхвалениями, что это
никак не вяжется не только с самим О. Сулейменовым, но и с образом Амана.
В самом деле: многие
высказывания Амана (об архитектуре степных могильников, об эмансипации в связи
с практикой покупки жен или мужей, о языковых парадоксах) действительно
остроумны и парадоксальны, как отмечает Л. Аннинский; не лишены они как иронии,
так и самоиронии. Однако как только речь заходит о Жаппасе, Аман мгновенно
преображается, приобретая те черты, которые Л. Миль называет «гаерством».
Вероятно, столь острая и
напряженная полемика вокруг «Кактуса» - результат недоразумения чисто филологического
порядка. Его бы не произошло, если бы писавшие о поэме уделили больше внимания
ее жанровой специфике.
Вспомним, что все без
исключения, писавшие об Олжасе Сулейменове критики, независимо друг от друга,
всегда подчеркивали, в качестве основного и обязательного положения,
национальное своеобразие его поэзии. С самых первых критических заметок о
стихах О. Сулейменова и до самых новейших научных исследований его творчества
незыблемым остается положение, давно ставшее трюизмом: Олжас Сулейменов -
русскоязычный казахский поэт, в чьем творчестве слились и синтезировались
традиции казахской и русской поэзии. Связь творчества О. Сулейменова с
казахским фольклором устанавливалась, рассматривалась и изучалась неоднократно,
как в литературоведческом, так и в лингвистическом плане.
Возможно, именно это («многие
строки могут оказаться не понятными представителям другой языковой культуры») в
определенной степени и произошло с поэмой «Кактус», которая, похоже, была
прочитана как произведение только русской литературы. В таком случае недоумение
критики вполне объяснимо. Действительно, для русской поэзии совершенно
нехарактерна ситуация такого конфликта, который описан в «Кактусе», когда во
всех отношениях отталкивающего героя обличает «гаерствующий», грубый и хвастливый
оппонент.
Если искать соответствия
такому конфликту в русской поэзии, его, скорее, можно обнаружить в ее
фольклорных жанрах (например, в колядках или масленичных празднествах,
подразумевающих словесные поношения «оппонентов»). Однако такое соответствие будет
далеко не точным и не полным. Между тем, в казахской устной поэзии можно
обнаружить соответствие гораздо более полное и последовательное. Это жанр
айтыса.
Вспомним начало «Кактуса»,
где, кажется, так дико для 1969 года звучат слова Амана о знатности его
происхождения и «безродности» Жаппаса. Его первые слова: «Я - Аман-хан».
(Вспомним традицию айтыса: прежде чем начать свой спор, акыны представляются
слушателям). В дальнейшем он развивает эту тему. Для айтыса подобные
высказывания вполне уместны и естественны: «Записанный в середине XIX в. айтыс
Жанака с Тобеком является хорошим примером того, каково в это время было
мастерство поэтического спора, о чем спорили акыны. Поэтический спор Жанака с
Тобеком начинается с похвал каждого своему роду. Жанак хвалит аргынов, Тобек -
найманов. Затем, продолжая эти восхваления, каждый горячо доказывает, что род
противника ничего не стоит...» [9, с. 103].
Хвастливость Амана, с точки
зрения традиций русской лирики, кажется чрезмерной и неприятной. Однако такое
самовосхваление традиционно для айтыса.
Подобного рода гиперболами
как раз и изобилуют слова Амана, когда он противопоставляет себя Жаппасу. Что
же касается его пристрастия в характеристике Жаппаса педалировать мотивы,
говоря словами М.М. Бахтина, «материально-телесного низа», то и здесь Аман не
оригинален. Н. Ровенский пишет: «Войско выбирало себе в предводители того
батыра, который побеждал соперника в ругани. Народ сохранил в памяти несколько
батырских айтысов. Наиболее известен айтыс (спор) Кара-батыра и Урак-батыра из
Среднего жуза, рода Караул. О. Сулейменов мастерски, с недоброй улыбкой
воспроизводит этот спор - тупой, чванливый, лишенный элементарной умственной
работы» [5, с. 255].
В «Кактусе» также несколько
разных тем, на которые «высказывается акын»: литература, положение женщины в
обществе, проблемы коммуникации людей с различным национальным менталитетом,
угроза ядерной войны и множество других, множественности которых способствует
некоторая мозаичность сознания главного героя. Все эти темы вполне публицистичны
и злободневны, и эта-то злободневность, по всей видимости, и помешала
сопоставить поэму с традиционными образцами устного народного творчества.
Итак, мы можем убедиться, что
поэма «Кактус» обладает жанровыми чертами айтыса. В композиционном же и стилевом
отношении она, несомненно, представляет из себя айтыс (возможно, что неслучайно
и фонетическое сближение названия поэмы с именованием жанра, стоящего у ее истоков).
Традиции устной поэзии весьма
прочны, они прочнее, чем это может показаться на первый взгляд. Так, Н.О. Джуанышбеков
свидетельствует: «... к середине века феномен индивидуальной устной поэзии
постепенно утрачивал свое художественное значение. И хотя по-прежнему проводились
айтысы, присваивались звания народных акынов, но новых жамбылов и байзаковых не
рождалось. В 90-е годы, в связи с достижением независимости, Казахстан пережил
подлинный бум айтысов на самых различных уровнях, но даже этот расцвет
акынского искусства не дал стране акынов жамбыльского масштаба» [1, с. 45].
То есть спустя более тридцати
лет после появления поэм О. Сулейменова жанры устной поэзии в Казахстане не просто
продолжают бытовать, а испытывают расцвет и бум! Что же касается отсутствия
новых ярких имен в период этого расцвета и бума, то это, по всей видимости, как
раз и указывает на то, что традиция нуждается в обновлении. Попыткой такого
обновления и явился «Кактус», и, судя по количеству вызванных откликов,
попыткой весьма удачной.
Таким образом, мы можем
видеть в «Кактусе» модификацию традиционного жанра казахской устной поэзии.
Однако для того, чтобы это стало очевидным, следует обратиться к истории текста
поэмы.
ЛИТЕРАТУРА
1.
Джуанышбеков Н. Казахская литература в мировом восточном культурно - историческом
контексте // Евразия. - № 2. – 2007. - С. 40-51.
2. Каратаев
М. Диалектика поэтических дерзаний. - А-Ата., 1976. – 468 с.
3.
Каратаев М. Собрание сочинений в 3-х томах. - А-Ата:, 1987. 3 т. – 380с.
4. Миль Л. В
поисках «знака явлений» // Вопросы литературы. – 1970. - № 9. – С. 23 - 41.
5.
Ровенский Н. Совпадение. Литературные портреты, статьи, рецензии. – А-Ата:
Жазушы, 1986. – 320 с.
6.
Сулейменов О. Собрание сочинений в 7 томах. - Алматы: Атамура, 2004.
7.
Сулейменов О. Глубина прошлого, широта настоящего и высота будущего // Дружба
народов. -2009, № 11. – С. 156-166.
8.
Сулейменов. О. Повторяя в полдень: Стихи разных лет. – А-Ата, 1973.
9. Хрестоматия по казахской
литературе. - Челябинск: «Взгляд». - 2001. – 216 с.
К содержанию номера журнала: Вестник КАСУ №2 - 2011
|
|