Главная  | О журнале  | Авторы  | Новости  | Конкурсы  | Научные мероприятия  | Вопросы / Ответы

Новейшая русская литература: новые тенденции

К содержанию номера журнала: Вестник КАСУ №2 - 2008

Автор: Гурленова Л.В.

В текущем литературном процессе России обозначились тенденции, выразившиеся в новой отечественной премии «Большая книга» (2006), которая имела огромный резонанс в обществе. Разберем эти тенденции.

Во-первых, внимание привлекает название, которое свидетельствует о перебивающем сложившуюся литературную систему определенном художественном запросе: а) на большую эпическую форму («большая»); б) на целостность повествования («книга», а не текст). Дело в том, что на протяжении последних двадцати лет ведущим направлением в русской литературе был постмодернизм, одной из важнейших установок которого являлся принцип деконструкции классической эпической традиции; последний привел к тому, что целостность произведения стала восприниматься как анормальное явление, понятие «произведение» было вытеснено понятием «текст», а главнейшим строительным материалом произведения стал фрагмент как композиционно свободный модуль. Запрос в названии премии на большую эпическую форму свидетельствует о том, что революционный взрыв в культуре (радикальный пересмотр традиций) начал переходить в стадию спокойного эволюционирования, признания ценности традиций классики.

Заметим, что многие участники проекта делают попытки (в интервью и других публикациях) отмежеваться от постмодернизма, представить себя как некое самостоятельное явление. Критика постмодернистских принципов художественного творчества стала сегодня общим местом, что, думаем, можно понять как стремление писателей к свободе от глобального давления формы, ставшей не просто консервативной, но регрессивной. Как когда-то социалистический реализм пережил себя и стал грандиозным сдерживающим фактором развития литературы, но сохранялся в силу инерционных процессов эпохи, так сегодня в такой же роли оказался постмодернизм.

Во-вторых, состав конкурсной комиссии знаменует возвращение литературе общественного признания, общественной функции, которая была предметом тотальной иронии в постмодернизме: жюри объединило писателей, критиков, литературоведов, историков, деятелей СМИ, политиков, банкиров, промышленников и др. В общем, вполне очевидной стала ностальгия по прежнему статусу отечественной литературы, по утраченной национальной специфике культуры. Замечтим, что при наличии подобной обнадеживающей тенденции форма присуждения премии, однако, осталась аналогичной западным образцам шоу-презентаций.

В-третьих, премия «Большая книга» претендовала на общенациональный статус, каким до этого не обладала ни одна литературная премия. Она объединила писателей отечественных и тех, кто живет за границей, например, с двумя гражданствами (М. Шишкин и др.); она стремилась найти новые имена, однако она все же не объединила различные потоки национальной литературы. Среди конкурсантов не было, например, представителей так называемого традиционного направления, в котором главным предметом изображения является провинциальная жизнь, традиционное русское сознание, а главным пафосом можно назвать антизападничество.

Рассмотрим произведение одного из участников проекта «Большая книга», которому было присуждено второе место, - Александра Кабакова и попробуем отследить основные закономерности и тенденции современного литературного процесса. Выберем «Московские сказки», участвовавшие в конкурсном отборе.

Заметим, что А. Кабаков начал свой творческий путь с юмористических рассказов. Вероятно, эта форма была естественной для его художественного сознания, поскольку писатель неоднократно возвращался к ней (3, с. 580).

В сборнике 12 сказок, число которых, принимая во внимание характер знаковой системы книги, не является случайным. Его смысл, как это свойственно интерпретационной установке постмодернистской прозы вообще, можно трактовать по-разному, в зависимости от индивидуальных качеств воспринимающего сознания. Мы же думаем, что по своему жанрово-композиционному значению эта цифра связана с творческой установкой А. Блока в его одноименной поэме: изображение пестрой народной жизни в ее порыве к великому и вечному, знаменующемуся числом апостолов. Количество глав не акцентируется, они, например, не нумеруются, и этот простой факт отражает то, что автор еще не решается прямо отказаться от тотального иронического пафоса, нормативного для новейшей постмодернистской литературы, и продемонстрировать личную позицию.

Текст сказок, как и произведения постмодернистского направления, насыщен реминисценциями и аллюзиями, он напоминает пестрый ковер со сложным орнаментом. Содержат ли эти включения чужого текста какие-либо смыслы, помимо самоценной формальной игры?

Одна из сказок называется «Бабилон». Заметим вначале, что автор в ней как бы невзначай в трактовке этого слова обыгрывает тему беспамятства современного человека, актуальную, как это ни удивительно по отношению к творчеству А. Кабакова, для традиционного направления, особенно эпохи его расцвета - «деревенской» прозы. Это очень интересный факт, свидетельствующий об окончании «разбегания» различных потоков национальной литературы. Один из персонажей сказки объясняет смысл слова следующим образом: «В каком смысле Бабилон, а? В смысле бабла, правильно? В смысле там же метр стоит немерено, да? (…) В смысле того, что куда бабло несут, там и Бабилон, нет? (…) Битлы! О, Бабилон, йе!» (2, с. 48-49).

Слово Бабилон отражает западносемитское название Вавилона: Баб Эл - «Врата Бога» (5, с. 109). Ранние сказания имели богоборческий смысл: в них делался вывод о несправедливости Бога, который убоялся силы людей, вознамерившихся построить башню до небес (5, с. 109). Это значение образа башни отражено в творчестве пролетарских поэтов, провозгласивших величие человека, способного строить мир по своему усмотрению, - успешного соперника Творца. А. Гастев, известный пролетарский поэт, пишет гимн башне - символу человеческих возможностей: «Железную башню венчает прокованный светлый, стальной, весь стремление к дальним высотам, шлифованный шпиль. Он - синее небо, которому прежние люди молились, давно разорвал, разбросал облака, он луну по ночам провожает, он тушит ее своим светом, спорит уж с солнцем…» (1, с. 158). Башня в приведенном тексте - основополагающий элемент пролетарской социально-политической утопии, а ее описание отражает характерные тенденции стиля пролетарских писателей.

В описании А. Кабакова мотивам творчества А. Гастева, вернее, некоего суммарного описания, типичного для революционно-пролетарской эпохи, придается гротескный характер. Строящийся дом называется башней. На рекламном плакате она изображена в виде мощной спирали, возведенной из темного камня, «стены теряли очертания в черноте верхних воздушных слоев, по галерее шли микроскопические люди… Прямо жуть брала при разглядывании этой картины, до того огромен был дом, и сумрачно небо, и угрюма земля, и непроглядны рощи, и поля пусты, и люди жалки» (2, с. 36). Отметим также перекличку с образом нисходящей спирали в итоговом романе Л. Леонова «Пирамида», которая является знаком «развития вспять», регресса человечества. Эта перекличка особенно явна в сказке в эпизоде крушения здания: «Стены стали оседать, оплывать… (…) Потекли, шурша, песочные струйки… Дунул ветер, и улетел песок…» (2, с. 50). Роман десятилетие назад был очень популярен в интеллектуальной среде, и А. Кабаков должен был быть с ним знаком.

Таким образом, описание строительного проекта Бабилон задает ясный спектр прочтения образа башни как знака неуместной гордыни человека. Автор скрепляет далее этот образ с мотивом нисходящей спирали, усиливая мысль о бесперспективности претензий человека на роль Творца, т.е. задает философскую основу образа. Затем он подключает к этой основе другие смыслы - историко-политический и культурологический.

Автор представляет владельца Бабилона продолжателем идеи создания грандиозных памятников, отличающей советский период истории: герой способствует установке 300-метрового памятника Ивану Грозному и колонны с бюстом Пушкина выше Александрийского столпа.

Памятник Ивану Грозному является реминисценцией на известный исторический факт - планы строительства грандиозного Дворца Советов архитекторов Б. Иофана и В. Щуко. Дворец представлял собой в проекте огромное, сужающееся к верху здание, действительно в виде башни-спирали, высотой более 300 метров (в сказке А. Кабакова используется слоган «Достань до небес!» с уточнением: «Чего только не ляпнут ради рекламы… А о последствиях никто думать не хочет» - 2, с. 36), на вершине планировалась гигантская статуя В.И. Ленина скульптора С. Меркулова с устройством на поднятой вверх ладони смотровой площадки. О связи проекта «Бабилон» с проектом Дворца Советов свидетельствует имя деда владельца Бабилона - Вилор, которое является аббревиатурой слов «Владимир Ильич Ленин Октябрьская революция». Памятник Ивану Грозному в тексте сказки выполняет роль знака, в котором свернуты множественные историко-политические смыслы: тиранство как постоянное качество правителей, русская история как бесконечность дурной повторяемости, ментальные качества русского народа как набор негативных элементов. В художественном мире данной сказки дед Вилор рисуется рабом и жертвой тиранов-правителей, жертвой утопического религиозного сознания, возводящего правителя в ранг Бога. Его сын - служитель репрессивной системы - изображается рабом и жертвой творчества А. Пушкина, его сказки «О мертвой царевне и семи богатырях», в соответствии с сюжетом которой он решает поцеловать Ленина в его хрустальном гробе, заключенном в пещере-Мавзолее; он является жертвой литературоцентристской российской утопии, в границах которой литература признается главнейшим источником знания о жизни. Внук Иван - раб и жертва социально-утопического сознания.

Упоминание колонны с бюстом Пушкина выше Александрийского столпа, кроме подключения строки известного стихотворения А. Пушкина, вводит в текст смыслы соответствующей мотивно-образной конструкции романа Т. Толстой «Кысь». Имеются в виду полемика с традицией литературоцентризма и оценкой А. Пушкина как «наше все». Можно сказать, что намек на Т. Толстую получился изящным, но сама тема давно уже стала банальной.

Если в сказаниях о Вавилоне речь шла о конфликте человека и Бога, справедливо или несправедливо карающего людей, то в сказке наказание человека осуществляет Дьявол: «… прямо по небесной черноте и облачной мгле было написано багровым одно только слово - БАБИЛОН. Ниже - тот самый телефонный номер, с тремя огненными шестерками» (2, с. 36), «небо почернело, загорелись на нем багровые огни... (…) По этому номеру позвонишь - а там вой какой-то, вопли страшные, пламя гудит» (2, с. 49).

Тема Бога и Дьявола в сказке получает развитие в конкретных мотивах и деталях. Так, вводится мотив называния улицы, где должен был располагаться Бабилон: хотели ее назвать Рождественской в честь Рождества Пресвятой Богородицы, назвали же именем Петра I (правителя-тирана). Этот мотив связывает сказку А. Кабакова с повестью М. Булгакова «Собачье сердце» (с образом профессора Рождественского как антиТворца). Мотив наказания за грехи («… гордыня должна быть наказана и наказывается всегда» - 2, с. 51) напоминает об образе «нехорошей квартиры» и тем самым подключает сумму смыслов романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Намеки на это культовое в отечественной литературе произведение в сказках очень часты, настолько, что его можно назвать центральным орнаментальным мотивом, организующим весь декор текстового поля. Однако соответствующей роману М. Булгакова глубиной осмысления поставленной проблемы сказка не обладает, она лишь активизирует какую-то его часть за счет подключения к базовому (булгаковскому) тексту.

Как мы отметили, образ нисходящей спирали связывает сказки А. Кабакова с художественной системой романа Л. Леонова «Пирамида» (1994). Этот концептуальный образ отражает такой проблемный пласт творчества писателя, как отношения человека и природы, представленный в названном романе в виде набора различных вариантов эсхатологического завершения цивилизации. Заметим, что в этом контексте образ Бабилона - вертикали, устремленной вверх, но направляющейся вниз (осыпание здания-монстра), близок и антиутопическому по своему смыслу образу котлована А. Платонова («Котлован», 1930).

Известно, что в новейшей литературе существует такая мало развернутая ниша, как экологический постмодернизм, к которому относят А. Битова и Т. Толстую. В текстах названных писателей знаковая система и идеи Л. Леонова напоминают о себе неоднократно. В сказках А. Кабакова эта линия также появляется, более того, она акцентирована. В связи с этим вспоминается не только «Пирамида», но и романы «Соть» и «Барсуки» (отдельной книгой роман вышел в 1925 году), в последний включена знаменитая история про неистового Калафата, задумавшего строить башню до небес: «Не выносила башня Калафатовой тяжести, все уходила в землю. Ни на вершок не поднялся: он - шаг вверх, башня - шаг вниз, в землю. А вокруг сызнов леса шумят, а в лесах - лисицы. Благоуханно поля цветут, а в полях - птицы» (4, с. 224).

История про неистового Калафата конкретизирует образ башни. В разговоре героев романа Л. Леонова «о буянстве города против разных величественных вещей, бога в том числе», ставится вопрос, победит ли человек природу: «Природа науку одолит», - сказал Прохор Стахеев… «Пожалуй, одолит природа…» - нерешительно протянул Петька Ад… «Одолит! - выступил вперед Евграф Подпрятов. - Сыну против матери не выстоять» (4, с. 222).

Сказка А. Кабакова включается в решение этой онтологической проблемы. Свое превосходство над человеком демонстрируют в сказке не только силы небесные (как у М. Булгакова, местом пребывания падшего ангела является небесное пространство), но и силы природные. В начале сказки описывается кладбище жертв политических репрессий, устроенное на мусорной свалке. В этом месте природа демонстрирует свою мощь («прямо как джунгли»), приводя его в порядок. Башню разрушает ветер: «пошли в рост на камнях тонкие деревцы», «осыпаются стены прахом, и нет уж города…» (2, с. 50-51).

Рассмотрим интертекстуальную основу и систему действующих лиц еще нескольких сказок, чтобы получить материал для выводов.

Сказка, открывающая цикл - «Голландец» - является урбанизированным вариантом легенды о Летучем голландце, в основной мотив которого включаются элементы современных фильмов, близких к этой теме, мотивы «Шинели» Н. Гоголя и «Мастера и Маргариты» М. Булгакова. В тексте заявлен алгоритм ролей многочисленных действующих лиц, который способствует эпизации отдельно взятых сказок и книги в целом: герои постоянно меняются местами, становясь то главными и внося линию своей судьбы, своего социального слоя, своей интертекстовой доминанты, то переходя в разряд элемента декорации, как знак представляя какую-то уже заявленную или в будущем заявляемую часть совместного художественного мира. Чаще всего они становятся знаком социальной проблематики и культурно-психологического типа. Нередко ключом к этому знаку является неожиданная семантика имени. Так, Олеся Грунт («Олеся», производное от «Ольга» - сканд. «святая» - 7; 589) - современный вариант образа Прекрасной Дамы А. Блока, наделенного также чертами образов роковых женщин, по крайней мере, двух писателей - Ф. Достоевского и В. Аксенова.

Можем заметить, что вообще техника художественного образа в тексте «Московских сказок» обычно представляет собой монтаж типов, порожденных культурой или реальной жизнью современной России. Например, образ Тимофея Балконского, клипмейкера, режиссера (автор культовых фильмов «Друган», «Друган возвращается»), держателя ресторанов и пр. собирается как ироническое сканирование суммарных свойств современной творческой интеллигенции, в которые монтируются прозрачные намеки на известные кинематографические семьи.

Социальный срез отражает преимущественное внимание автора к «верхним» слоям разных эпох (это сближает сказки с массовой культурой – литературой и кинематографом): Володичка Трофимер, депутат, владелец клуба и пр., Добролюбов, глава ОАО «Бабилон» и мн. др. Более важны: Устин Балконский - представитель старшего поколения, автор пьес, поэм, всенародных песен, человек, близкий Сталину (нужно было назвать имя, которым откупиться, «после чего погаснут огненно-желтые глаза и тихий голос ласково скажет: «Падлэц ты, Устын, но умный падлэц» - 2, с. 59), маршал Печко и Петр Павлович, герой сказки «В особо крупных размерах», владелец неразменной монеты.

Интертекстуальную основу сказки «Ходок» составляют основные герои, мотивы, в том числе сюжетные, драмы «Каменный гость» А. Пушкина, конечно, в иронической «аранжировке»: трагизм вечной проблемы бесконечного поиска идеала, столкновения страсти и бесстрастия снижен, будучи перенесен на политическую эпоху, бытовую среду и «маленьких» людей (это отражается уже в названии сказки). Донна Анна предстает как Анечка, жена Балконского - литератора, приближенного к Сталину, ссылка Дон-Жуана - как лагерь Иванова, Лаура (в тексте - Ивановна) - как жена коменданта лагеря. В сказку включается комически стилизованный фрагмент обращения Дон-Жуана к Каменному гостю с характерными включениями сниженной лексики и снижающей заменой деталей: «Не муж ли твой покойный // решил со мной поговорить о нашей // дальнейшей жизни здесь, в его квартире? // (Смеется) // Он, видно, думает, что даже после смерти // меня он снова может посадить? // Вот хрен ему! // (Берет трубку, слушает и падает замертво) // Трубка дергалась и искрилась в его уже коченеющей руке, … а на паркете уже и не было ничего, одна лишь горсть праха, которую утром вымели вон» (2, с. 76). Ср.: «О, тяжело пожатье каменной его десницы! (6, с. 460).

А. Кабакова интересуют архетипические сюжеты и герои, имеющие большую историю в мировой культуре, а также культовые фильмы и песни. Кроме «Летучего голландца» и «Ходока», таков и «Странник» - современное переложение легенды о «Вечном жиде», к которой обращались Гете, Шелли, Борхес; «Красный и серый» (переложение сказки «Красная шапочка»), «Восходящий поток» - мотивы легенды об Икаре, «Любовь зла» - вариации на тему сказки о царевне-Лягушке с некоторыми кинематографическими мотивами, «В особо крупных размерах» - мотивы сказки о неразменной монете, фильма «Люди в черном», «Два на три» - образы и мотивы сказочной энциклопедии «Тысяча и одна ночь», «Из жизни мертвых» - «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях» А. Пушкина и пр. Следует отметить особое место в книге русского фольклора, что является тенденцией, характерной для немалого количества произведений новейшей литературы.

Какие же выводы мы можем сделать из сказанного?

Во-первых, в сказках А. Кабакова сохраняются такие особенности художественного текста, характерные для постмодернистского направления, как интертекстуальность и ирония, характерные культовые источники сюжетов, мотивов и образов. Однако существенно меняется функция последних в тексте: опора на произведения М. Булгакова дает глубину проникновения в устройство мира, Н. Гоголя - дополняет иронию трагическим смыслом, введение элементов сказки и «звездных» произведений масскульта создает ощущение связи с широким массовым сознанием. Это свидетельствует о возвращении тексту глубины, эпичности и серьезности.

Другими словами, сказки демонстрируют новый сквозной конструктивный принцип: донорство со стороны классических, знаковых для отечественной культуры произведений, нередко культовых, которые подключают дополнительные множественные смыслы, уплотняют интеллектуальную составляющую текста, способствуют его эпизации.

Во-вторых, в сказках сохраняется активным политический аспект содержания, как и в литературе двадцатилетней давности, но он является теперь лишь составным элементом, далеко не главным, и значительно теснится социально-философской проблематикой.

В-третьих, сугубо критическое понимание русской ментальности, характерное для литературы 1980-1990-х годов теряет свою однозначность: оно дополняется у А. Кабакова сочувственно-драматическими и даже лирическими нотами.

ЛИТЕРАТУРА

1. Гастев А. Башня // Рабочий чтец-декламатор / Сост. С. Городецкий, Е. Приходченко. Предисловие А. Луна-чарского. - Л.: Рабочее изд-во «Прибой», 1925.

2. Кабаков А. Московские сказки. М.: Вагриус, 2006.

3. Козлова О., Кабаков А.А. // Русские писатели. ХХ век. Биобиб-лиографический словарь: В 2 ч. / Под ред. Н.Н. Скатова. Ч.1. М.: Просвещение, 1998.

4. Леонов Л. Собр. соч.: В 10 т. Т. 2. М.: Худож. литер., 1982.

5. Мифологический словарь / Гл. ред. Е.М. Мелетинский. М.: Сов. энцикл., 1991.

6. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 1 т. СПб.: Книгопечатня Шмидт, 1913.

7. Тихонов А.Н., Бояринова Л.З., Рыжкова А.Г. Словарь русских личных имен. - М.: Школа-Пресс, 1995.



К содержанию номера журнала: Вестник КАСУ №2 - 2008


 © 2024 - Вестник КАСУ